Я помню ощущение слёз, которые затапливают, выматывают, истощают и успокаивают - бесконечные такие, яркие, душу переворачивающее. Эти воспоминания кажутся мне счастливыми, потому что тоскливо и печально понимать, что нет и скорее всего не будет уже в полустёршемся уставшем и потусклевшем мире тех эмоций, которые могли их вызвать. Ведь всё стало как-то мелко, осталось в основном равнодушие, и каждую эмоцию приходится разжигать нарочно, чтобы поверить, что всё ещё что-то чувствуешь.
Когда я был маленьким, я полагал, что слёзы значат много. Когда моя мама плакала, это было больно, как небольшое крушение мира. Я редко видел, как она плачет, поэтому, когда это случалось, думал, что произошло что-то действительно, по-настоящему страшное. Иногда она плакала из-за меня и давала мне это понять, и тогда я хотел исчезнуть, умереть или никогда не существовать от чувства вины, а иногда - свернуть горы, изменить мир или превратиться в какое-то высшее существо, которому всё по плечу, лишь бы исправить то, в чём был виноват. Когда я подрос и сделал свои выводы о манипуляции, в большей или меньшей степени осознанной, эмоциями и этим самым чувством вины, стало легче, а ещё прозаичнее. Теперь так редко хочется сворачить горы.
Мне нравится видеть, как люди плачут. Мне кажется, в этом есть какая-то глубокая интимность, что-то, чего просто так не увидишь. Пожалуй, я даже считаю, что лучше знаю человека, если видел, как он плачет. В этом я ценю слёзы, они обнажают и делают беззащитным. При этом я не считаю слёзы признаком слабости. Просто слёзы принято скрывать, наверное, даже стыдиться их, а значит, если мне готовы эти слёзы показать, меня подпускают чуть ближе.
Мне нравится причинять боль - я больше не страдаю, когда плачут из-за меня, скорее наслаждаюсь призвуком власти над чужими чувствами.