Тонкая изящная девушка в золотистом платье сидела на подоконнике и смотрела в окно. Мужчина в чёрном подошёл к ней, встал рядом вполоборота, так, чтобы видеть её и иметь возможность налюдать за залом. Она посмотрела на него, узнала, немного печально улыбнулась своим мыслям и вернулась к созерцанию ночи. Он осторожно коснулся её нежных пальцев с коротко стрижеными ногтями, взял за руку, ощутил её тепло, попробовал поднести пальцы к губам, но она едва заметным движением отстранилась. Он улыбнулся глазами, продолжил смотреть на неё.
Она была мечтой, недостижимой и близкой. Он вздрагивал от мыслей о её прикосновениях. Ему не нужно было обладать ей, он не желал сливаться с ней в экстазе страсти. Но всё сжималось внутри, отдавало щемящей болью от воспоминаний о её пальцах, долго и нежно скользящих по его тёмным волосам. Влекло воспоминание о радостном тепле её объятий, полудружеских, полуотсранённых. Он подходил очень близко, но останавливался за несколько шагов до души, не пытаясь заглянуть в её глубину, не пытаясь перешагнуть границы очерченного ей круга. Иногда он мечтал... О том, как станет покрывать поцелуями её светлую кожу, как скользнёт дыханием по шее, шепча тихие слова нежности, и как она благодарно прильнёт к нему, и улыбнётся, искренне, по-настоящему. Иногда он мечтал о полосах препятствий, которые они преодолевали бы рука в руке, только у него не было возможности быть героем, а может быть он не слишком искал препятствий, лежащих вне его внутреннего мира. Ему хотелось рассказать ей правду, ей одной, но правда выходила смешной и наигранной, потому что он разучился находить простые слова в нелепой привычке очаровывать. Ему хотелось просто сидеть у её ног и снова чувствовать лёгкие прикосновения её пальцев.
Он смотрел на неё, юную, прекрасную, стоя у подоконника, и её образ тихо заволакивался туманом. Сначала туман казался лёгкой дымкой, которая только подчёркивала её прелесть, добавляла ей загадочности, но постепенно он сгущался, и он стоял у того же подоконника, становившегося непонятно далёким, стоял, не замечая, как проходят дни, как теряется время, как исчезают один за другим люди в зале, как их становится всё меньше, пока он не остаётся один. С ней, отделённой от него туманом. Он снова протягивает руку, чтобы попытаться коснуться её, но туман оказываетя неожиданно плотным и останавливает его. Он пытается вглядеться в её черты, и видит, что они не живые больше, что он застыл в этой вечной ночи скромного полубала, а она осталась где-то далеко. Или она ушла давно, так, что он, не спускавший с неё глаз, и не заметил? Или он растворился тенью вместе с прочими обитателями старинного дома по эту сторону тумана? Он попробовал окликнуть её, сначала тихо, затем громче, смелее, крик его эхом отразился в окружающей пустоте. Он не испугался пустоты, и не отвёл взгляда от манящего образа. Она не услышала. Она не могла услышать его, потому что её уже не было рядом, а может быть, её, той юной нежной девушки в золотистом платье, вообще уже не было. Возможно, её сменила цветущая молодая женщина в синем или зелёном наряде, возможно, усталая дама в деловом костюме, а может быть, она умерла или ушла в иные миры, оказавшись там совсем иной, нежели была здесь, с ним. Он попытался разглядеть что-то скозь туман, попытался прикоснуться к нему, и на его руках остались лёгкие нити паутины. Он ожесточённо стряхнул их, принялся раздирать путы, путаясь пробиться к ней. Странно прочные нити резали его пальцы в кровь, но боль была недостаточно сильной, чтобы он мог её заметить. Наконец, испытание кончилось. В его глазах отразилось удивление. Он кончиками пальцев стёр пыль с искусно выполненной картины, изображавшей тонкую изящную девушку в золотом, сидящую на подоконнике и глядящую в ночь. Он устало опустился на колени перед картиной, нежно погладил пальцами кисть её руки. Холст был шершавым на ощупь и немного холодным.